ЧУДО

 Исправлюсь.

ЧУДО

Будучи прилежным посетителем церкви, членом которой я был, мое внимание стал привлекать проповедник, всякий раз предлагавший вниманию слушателей проблему евангельского чуда. Среднего роста, убеленный сединою, лицо с печатью долгой, бурной жизни. Вне сомнения, ему было более шестидесяти лет. Стоя за кафедрой, прочитав о воскрешении Иисусом умершего Лазаря, его тенорный голос умолк. Я всматривался в его лицо. Очень серьезное, с печатью глубокой веры к прочитанному.

Признаюсь, читая евангельский рассказ о воскрешении Иисусом умершего Лазаря, мой ум всякий раз тревожило сомнение. Почему-то виделась в этом чуде аллегория. Ведь евангелист Лука в притче о блудном сыне рассказывает, что отец так характеризует возвратившегося сына: «был мертв и ожил». Здесь аллегория очевидна: всякий отпавший от веры в Бога духовно умирает, возвращаясь к Богу, – оживает. Не то же ли было с умершим и воскресшим Лазарем? Нет! Никакой аналогии. Лазарь умер буквально и буквально был воскрешен из мертвых Иисусом. В этом евангельском рассказе нет никакого основания интерпретировать чудо аллегорически.

С кафедры до моего слуха донеслись слова: «Отнесемся к этому чуду со всей серьезностью, с глубокой верой. Для Бога нет ничего невозможного.»

 Исправлюсь.

ЧУДО

Будучи прилежным посетителем церкви, членом которой я был, мое внимание стал привлекать проповедник, всякий раз предлагавший вниманию слушателей проблему евангельского чуда. Среднего роста, убеленный сединою, лицо с печатью долгой, бурной жизни. Вне сомнения, ему было более шестидесяти лет. Стоя за кафедрой, прочитав о воскрешении Иисусом умершего Лазаря, его тенорный голос умолк. Я всматривался в его лицо. Очень серьезное, с печатью глубокой веры к прочитанному.

Признаюсь, читая евангельский рассказ о воскрешении Иисусом умершего Лазаря, мой ум всякий раз тревожило сомнение. Почему-то виделась в этом чуде аллегория. Ведь евангелист Лука в притче о блудном сыне рассказывает, что отец так характеризует возвратившегося сына: «был мертв и ожил». Здесь аллегория очевидна: всякий отпавший от веры в Бога духовно умирает, возвращаясь к Богу, – оживает. Не то же ли было с умершим и воскресшим Лазарем? Нет! Никакой аналогии. Лазарь умер буквально и буквально был воскрешен из мертвых Иисусом. В этом евангельском рассказе нет никакого основания интерпретировать чудо аллегорически.

С кафедры до моего слуха донеслись слова: «Отнесемся к этому чуду со всей серьезностью, с глубокой верой. Для Бога нет ничего невозможного.»

Проповедник сделал паузу и закончил: «Я благодарен Господу, Он дал мне шанс быть очевидцем подобного чуда, родил во мне глубокую веру, что все творимое Христом – истинно.»

Сойдя с кафедры, он прошел к свободному месту и сел. Я смотрел на него и думал о чуде, виденном им и равнозначном евангельскому чуду воскрешения Христом умершего Лазаря. Что это могло быть?

Любопытство, возбужденное во мне проповедью, не утихало. Я знал: оно не уймется так просто. Поэтому после окончания богослужения я поспешил к выходу. Во дворе среди толпящихся я увидел этого брата и на улице, ускорив шаг, догнал его. Когда он оглянулся, готовый пропустить меня вперед, я остановился, протянул руку для приветствия. Засвидетельствовал ему мое членство в церкви, назвал своё имя и деликатно перевел разговор на его проповедь. Уразумев, наконец, причину, возбудившую во мне любопытство, он сказал:

– Да, брат, я своими глазами видел чудо, иначе это не могу назвать, и, слава Богу, оно послужило толчком к моему духовному пробуждению. Да, я видел чудо.

Была летняя пора. Мы вошли в городской сквер, сели на скамью в тени ветвистых деревьев.

– У меня звание полковника, – начал он свой рассказ. – Время было предвоенное. Советские войска, после победы Германии в войне с Польшей, вступили в Западную Украину. Штаб моего полка располагался в небольшом крестьянском селении. Однажды ко мне был приведен в сопровождении сержанта молодой парень. Как выяснилось, из местных. Высокий, стройный, широкоплечий. Лицо выдавало душу доброжелательную. В глазах читалось смирение и покорность судьбе, с тенью обреченности. Его вид пробудил во мне жалость к нему и душевное расположение.

Сержант, отдав честь, стал докладывать:

– Товарищ полковник, разрешите доложить: я привел к вам мобилизованного из местных…

Фамилию этого новомобилизованного за давностью времени не помню. Он был из местной крестьянской семьи. Его имя и отчество: Григорий Иванович. Сержант докладывал о новобранце:

– Категорично заявляет: «Оружие не возьму в руки». Он – верующий в Бога. Евангелист. Из местных.

Слушая рапорт сержанта, во мне поднялась буря негодования. Этот сектант мог послужить заразительным примером для уклонения от службы в армии. Первой мыслью было: расстрелять для устрашения потенциальных дезертиров. О таких случаях я наслышался из других штабов: отказников от оружия отводили в сторону и расстреливали. Их веру в Бога считали упрямством.

Я взглянул в молодые глаза, по-детски светящиеся простодушием. Мой гнев сменился жалостью: затуманили парню религиозным опиумом голову. Я спросил:

– Веруешь в Бога?

– Да.

– Оружие в руки не возьмешь?

– Нет.

– Почему?

– В Слове Божьем сказано: убийцы Царства Божьего не наследуют.

Парень изъяснялся на западно-украинском наречии, «по-бендеровски», как называют это наречие в России. А говорящих на нем – бендеровцами.

– А знаешь ли, что мы за это тебя расстреляем? – спросил я и услышал в ответ слова, не отягченные никаким страхом, наоборот, слышалась затаенная радость:

– Тем скорее будет моя встреча с Господом, Которого я люблю и к Которому стремлюсь.

Мне было жалко парня: ведь совсем молод, наивный. Вдруг мне вспомнился погреб во дворе. Мой штаб располагался в усадьбе бежавшего зажиточного сельского хозяина. Большой двор изобиловал постройками для скота, для хранения сена, сельскохозяйственного инвентаря. Виднелась во дворе и металлическая крышка, закрывавшая спуск в погреб. Я, правда, не спускался вниз, удовлетворился тем, что низко нагнулся в люк погреба, ничего не видя, кроме кромешной тьмы. Сейчас крышка погреба была на замке, ключ хранился у меня. И я принял решение:

– Веди его во двор, – скомандовал я сержанту. – Мы его загоним в подвал, продержим без еды недели две и посмотрим, не будет ли ему хлеб важнее веры в Бога.

Мне думалось: дрогнет сектант в своем упрямстве, одумается при взгляде в темную дыру, в которой, наверняка, полно крыс.

– У тебя есть шанс, Григорий, если передумаешь, – я открыл металлическую крышку, предложил ему взглянуть вниз. – Образумился? Воевать будешь? – спросил я.

В ответ послышалась молитва: «Господи Иисусе! Прими дух мой. Господи! Не вмени им греха сего».

Сейчас-то я знаю: эти слова некогда произнёс побиваемый камнями Стефан. Но в то время, о котором рассказываю, они воспринялись мною как упрямство фанатика. Раздраженный, я скомандовал сержанту:

– Толкай его в яму, хватит с ним возиться!

Парень покорно спустился вниз по ржавой лестнице. Тьма поглотила его полностью в глубине. Я захлопнул подвальный люк металлической крышкой, тщательно замкнул на замок…

Полковник прервал свой рассказ, о чём-то задумался. Я спросил у него:

– А где же тут чудо?

– Чудо увиделось потом.

Он как бы встрепенулся и продолжал:

– Время было тревожное. Началась война. В штаб поступил приказ передислоцироваться на новоназначенное место. В последний момент перед отъездом вспомнился мне вдруг Григорий. Но ведь прошло более месяца! Я, заваленный обязанностями, совершенно забыл о нем. Конечно, без еды и воды он давно отдал Богу душу. В этом не было у меня никакого сомнения.

При отъезде предстояло стулья, столы, шкафы, все деревянное сжечь. Что из металла вывести из строя: пишущую машинку разбить, замок сейфа привести в негодное состояние и все другое, не поддающееся пламени, велено было солдатам вынести и бросить в подвал. Я отдал ключ от замка в подвал сержанту.

Погода стояла солнечная, безветренная. Я привык к природе этой украинской местности. Сосновый лес, рассекаемый лугами, речка синяя уходит в даль. Но надо уезжать. Я направился в сопровождении офицеров к ожидающей меня автомашине. Вдруг голос сержанта: «Товарищ полковник, минуту!»

Я оглянулся и не поверил своим глазам: Григорий под конвоем сержанта! Не иллюзия ли? Ничуть не похудевший. Здоровяк, как был. Никаких признаков истощения. Мысленно прикинул время его пребывания в подвале без еды и воды: не менее пятидесяти суток. Явное чудо! Иначе я не мог себе объяснить…

Полковник снова умолк. Положил на лавку рядом с собой Библию, которую до сих пор держал под мышкой, достал из кармана легкой куртки расческу, принялся расчесывать свои седые волосы.

– Да, – согласился я. – Это действительно чудо. Пятьдесят суток пробыть без еды и воды и никаких признаков истощения!

Я вспомнил Илию, пророка израильского, пробывшего годы в пустыне, питавшегося пищей, приносимой ему воронами по повелению Божьему. Сравнивая с чудом, рассказанным полковником, ныне мне братом во Христе, я не мог удержаться, с благоговением прошептал: «Чудны дела Твои, Господи!»

– Но это еще не все, – проговорил полковник тихо, голосом, дрожащим от сдерживаемого волнения. – Я отправил Григория попутной машиной в ставку нашей армии для предания суду. И я более чем уверен, что его расстреляли или приговорили к длительному сроку, что равнозначно смерти.

Брат-полковник продолжал как бы исповедоваться:

– Кончилась война. Победу я встретил в лазарете, после тяжелого ранения. Выздоровел. Началась моя мирная жизнь. Меня определили директором небольшого предприятия. Ведь коммунистом был. Радоваться бы. А я не мог: мучила память о чуде с Григорием: пятьдесят суток без еды и воды – и никаких признаков истощения! И ко всему этому был причастен я. Бог как бы питал его в течении пятидесяти дней и удостоил меня видеть чудо. Я мог бы отпустить Григория домой, но отправил в суд, на верную гибель. Мои действия были вопреки воле Божией. В Бога я не верил, но тайно винил себя перед Ним за Григория.

Годы проходили, а сознание вины неотступно омрачало память о прошлом. Но вот однажды, как сейчас, отдыхал я в городском сквере. Вспомнилось чудо с Григорием. Вдруг рядом со мной на лавку сел не знаю откуда взявшийся молодой человек. Я искоса взглянул на книгу в его руке, прочел название: Библия. Название книги мне знакомо было и раньше. Молодой человек оказался общительным. Я вскоре понял: разговариваю с баптистом, убеждавшим меня уверовать во Христа, Спасителя грешников. Молодой человек оставил мне на прощание адрес молитвенного дома.

Повернувшись ко мне, брат-полковник закончил свой рассказ в духовном аспекте. Что было с ним далее, я расскажу ниже своими словами.

Однажды, желая удовлетворить свое любопытство, он преодолел посеянное атеистами в его сердце предубеждение против христиан и пришел по оставленному ему молодым человеком адресу в молитвенный дом. Тут он впервые услышал свидетельство о Христе как о Спасителе грешников, о чудесах, Им творимых, чтобы поверили, что Его устами говорит Бог.

Полковник, под тяжестью своей вины за судьбу Григория, осознал и осудил себя, признав в высшей степени виновным перед Богом, а чудо с Григорием оценил как свидетельство любви Божией к людям. И когда с кафедры прозвучали слова проповедника: «Кто желает примириться с Богом, спасти свою душу, пройдите вперед, склонитесь в молитве, покайтесь в грехах своих. Господь Христос зовет вас!», полковник откликнулся на призыв, исповедал себя грешником перед Богом, просил у Него прощения.

Став членом церкви, затем проповедником, он от всего сердца всегда призывал своих слушателей верить в реальность всех чудес, сотворенных Иисусом Христом.

***

Брат-полковник давно успокоился в Господе. Память о нем, как об очевидце чуда, в моем сознании жила всегда. В дальнейшем обстоятельства моей жизни понудили меня переселиться в сельскую местность, где община евангельских христиан-баптистов насчитывала около двадцати членов. Несмотря на притеснения со стороны врагов Христа, она продолжала светить светом евангельского слова.

Случилось мне как-то после богослужения провести до дома старейшего члена этой общины, Григория Ивановича. Ему было более семидесяти лет. Слегка сгорбленный, высокого роста старец. Седая борода, густые усы. Среди обилия волос на его лице смотрели на собеседника глаза, всегда озаренные улыбкой, свидетельствовавшей о доброй душе. Я спросил у него, как бы ненароком, не помнит ли он случайно полковника. Я назвал фамилию полковника, западно-украинское село. Брат-старец встрепенулся, заулыбался: «О, как же, помню: это мое родное село».

– А полковника, запершего вас в подвале за отказ от оружия, помните? – спросил я.

– Откуда ты это знаешь? – недоуменно спросил он.

– Было такое?

– Было. И полковника помню. Да и как не помнить: я по его приказу был отконвоирован в ставку главнокомандующего армией, где осудили меня на десять лет в лагерь строгого режима.

Я не хотел обременять старца расспросами, не хотелось вынуждать пережить еще раз, хотя бы в мыслях, страшное прошлое и все же не мог не задать вопрос:

– Загнанные полковником в подвал, как долго вы там были?

– Пятьдесят одни сутки.

– Без еды и воды?

Он взглянул на меня с недоумением:

– Как без еды и воды? В подвале было все. Бежавший хозяин погреба, видно, загодя готовился к войне. Когда я оказался там в кромешной тьме, принялся ощупывать руками стены и все прочее. В подвале был большой запас пшеницы. Была и вода в большом баке. Даже виноградное вино было.

Я стал ухмыляться, а рассказчик, полагая, что я ему не верю, призвал Бога в свидетели. Погасив улыбку усилием воли, серьезным голосом я заверил:

– Дорогой брат в Господе, верю, от всей души верю.

Брату-старцу я, конечно, ни словом не обмолвился о полковнике, очевидце «чуда», оказавшегося, как выяснилось, реальностью. Но чудо все-таки имело место: Бог предузнал средство, могущее полковника, закоренелого атеиста, приблизить к Себе. Обратил его от диавола ко Христу. Разве это не чудо?

Владимир Мельников

“Перед рассветом